Межгосударство. Том 1 - Сергей Изуверов

Что вам о нём известно? – хартофилакс в следующей линии. Мои ревнивые седины седели без мысли, что он делал вам авансы. Так-то оно так. Только видели его, подглядывая из дома и из затона. Довольно тебе околесничать как курица с отрубленной головой, решительно, пятно менструальной восстаёт против истребления стиркой, младшая, это мы привели этот тупоголовый отброшенный ящеричный хвост в долину. Мы, едва только ты сказал нам, что какой-то человек раскрыл твою хартию и теперь идёт за ней, нашли его, то есть не прямо, а у себя в головах и вели, что при его тупоголовости и неспособности ориентироваться в элементарно составленном пространстве, было ещё хуже чем драть ножом волосы на ногах. Он всё гадал по звёздам, смехотворно полагая, по ним он, с его восхитительным отсутствием мозга, может нагадать что-то кроме благоприятного вечера для льва, думал, исчисляет расположение наших жилищ, мы сбивали его, быть может несколько прямолинейно, а он, идиот, ломал над этим голову как будто от него требовали изобрести летательный аппарат из свиной кожи, ибо от этого всё равно не было бы пользы, но вели его сами и направляли, когда он не знал куда идти, то есть во всё время. Это и был наш ядерный заговор, старшая, когда младшая приумолкла. С какой стати против меня, я же был таким душкой? – спокойно хартофилакс. Мы тогда сильно повздорили из-за истории с твоими скевофилаксом, экономом и сакелларием. Когда вы не поверили мне, выставив перед несуществующими людьми научным проходимцем и деревенским лгуном на службе у епископа? Да, мы сильно тебе не поверили, как если бы ты сказал, что наш брат зарабатывает на жизнь бесчестным трудом, думали, ты вздумал нам лгать. Что же в лепете представилось макаронами? Расскажи ещё раз, думая, превосходно хитрит и выпытывает не хуже пыточной стражи, какая-то из сестёр, тогда только мы. Хартофилакс несколько времени, полуприкрыв и прикидывая, к чему бы всё это и что он там наплёл в прошлый, а что наплести в этот, чтоб ещё хитрее и эти в общем-то безмозглые сёстры, чьё единственной умственное в, считают безмозглыми других, запутались в его показаниях, как будто с языка на язык дюжину раз. Передо мною тогда лежал в меру дальний и в меру танатофобический в северные юдофобские земли. Епископ отрядил на один из тамошних сатанинских соборов, дабы я разрешил каноническое, увяз лишь услыхав о нём, заодно принять в дар одну бесполезную для всех кроме, возможно, будущего лет через шестьсот древностями, вещь, ведь кроме ведения гражданских и церковных незаконных постановлений и содержания архива, с которым справлялся превосходно и ко мне на учение даже присылались архивариусы из таких заковыристых, Атлантида Платона кажется имеющей все виды запатентованных координат от декартовых и полярных до цилиндрических и сферических точкой, однажды прислали запечатанный кувшин с воздухом, сказавши, в их архиве архивариус таков, на мне обязанность в особом помещении хранить церковные вещи, не употребляемые при богослужении, значительные по существованию в истории. Вчетвером, я, раззява эконом, скевофилакс-туча и ядрический сакелларий у меня в жилище, побыть вместе перед долгой разлукой и поговорить вволю и вволю наговориться, уже тогда их блеянье мне не в диковинку, но таков порядок и умилённые слёзы епископа, от сильного умиления однажды прожёг образ святого Синонима, намалёванный на доске. Я даже поставил на стол вино, по молодости лет был склонен к тонким чувствованиям и визит всех друзей, пришли проститься со мною, весьма растрогал, так я потом епископу. Вот мы у меня, самым каким ни на есть распоследним вечером этого, уже свободные от служебных наших, проклинаемых на все лады и обо всём на свете, оттого, следует сказать, беседа как-то пошла. Что за время. Должно быть лучшие часы во всей моей затянувшейся, так велел потом передать епископу. Тут в дверь случился требовательный, как будто стражники по доносу о совращении коней из табуна мелкопоместного. Открыл и увидел грязную, оборванную и смердящую как само смердение. Обе вздрогнули, сразу ожгло пламенем температуры, ещё не научились достигать мужи науки и мужи высекающие искры частефолами о бахтерец. Тряслась в ознобе, руки в проказе, по лицу беспрестанно слёзы, никоим не попыталась объяснить или сообщить своему внешнему намёки, какого нечистого иблиса или какого шайтана она именно в мою ничем не отличимую от прочих. Однако хоть речи и не касались занимающего меня, были радостны и жизнелюбивы, как жизнелюбив чревоугодник. Улыбалась нам, ощеривая пеньки сгнивших и говорила весело, рекла о чудесах земных и небесных, о том, Господь дозволил ей прятать голову в хронодыры и ещё какую-то околесицу, могла нести неожиданно решившая проповедовать проповедница. И я, а за моей спиной уже набравшиеся и хоть по разу, но сблевавшие мои сослуживцы, первыми слушателями. О всевышнем, превозносила, дарителем неосязаемого счастья, предполагаемым чудотворцем и всё время твердила, никогда, ни на секунду не сомневалась в существовании, как иные неверующие, только надеются. Очевидно, ключевая мысль её проповеди, вокруг пыталась прочие сумбурные тезисы. Не будь я столь пьян, счёл бы происходящее странным. Эту женщину, как видно, поминаемый ею всевышний, не знаю, кого конкретно из всевышних и в виду, не знаю за какие грехи, все годы её существования только обходил своими милостями, а жизнь била и пинала в угодные провидению локации, пустынный самум по пескам череп умершего от жажды осла, отдыхая на спусках с барханов и в оазисах кадрясь к листьям пальм. Чирьи на лице исходились пиосальпинксом, из глаза беспрестанно сгущённый во влагу вой, ноги не держали исхудавшего и тряслись от мнимой, спина сгорбилась под лет и груза, взвалила жизнь и она всё равно кого-то там благодарила. Умолк, с любопытством на сестёр, будто, что в этой могло задеть и отчего после давнего изложения решили в суфражисток и привести в долину того хитрого горбуна, дерзающего? Не говорила ли эта женщина о причине своей радости? – тихо сестра, не разобрал именно. Пожал плечами, удивляясь, в первый раз сёстры ничего не хотели сверх поведанного, теперь затевают расследование в духе шаромыжника-коллаборациониста Видока. Мы не спрашивали, но по обрывкам бессвязных бормотаний и ежечасным перескокам с одного на другое, и, как видно, из одного времени в другое, заключил, от кого-то понесла и даже сумела выносить и родить дитя. Не знаю, верно ли я понял, потому что в таком понимании, этой нищенке следовало бы ещё более горевать, выходить она бы точно не смогла, разве что перенеслась во времена первобытных, среди сошла бы за королеву. Ты верно понял, младшая. А мы не поняли этого тогда, когда ты говорил о, дорогая, изобрази фанфарный вой, матери впервые. О матери? – прозрел, так эта сквернавка была вашей? А дитём, тем дитём была одна из вас и в какой канаве она вас оставила, когда явилась нарушить покой моей вечеринки? Не будем больше говорить об этом, не глядя на хартофилакса, старшая, обличало канавную лежательницу. Просим о прощении за, обе опять, чтобы позлить, в один голос, ты сказал правду. А мы не верили, что наша способна радоваться, сколько мы её, могла только печалиться. Как видно при рождении вы были не слишком благообразного вида, хартофилакс, но сёстры не обратили. А она возрадовалась из-за нас, тихо младшая и, не сумев сдержаться, закрыла лицо руками и по-чёрному расхохоталась, потом тихо завыла, перешла к рыданию, поднялась и пиная на ходу кресты через кладбище к мосту и дому, медленно за ней и сестра, плюя на могилы бесконечно вырабатываемой. Ещё малость посидев на кресте и поразмыслив о перепутье тропинок жизней, устремился к себе, реестрить новообретённые, выбросив из головы бабьи стенания об эпохе Водохлёба. Связка фолиантов, принесённая юным, увесиста, сдвоенное ядро на цепи для обрушения грот-мачт, четыре тома и листки. За охватившим предвкушением-вожделением, хартофилакс, путешественник во времени, сам не, достиг своего. Торопливо церковную залу от чего создание, предполагалась церковь, где бы он ни, поморщился тем, в его распоряжении могло, за алтарём, в своей квазиобщественной. Позу охотника на сусликов подле сундука, извлёк четыре увязанных, руками разодрав, не книги, плененные сорока разбойниками четыре жены, открыл самую, не по толщине, по этим путаным ин-кватро-фолио-ин. Изумление, не стоит обольщаться, никакого изумления, лопнул где-то во чреве немедленно набухший снова желчный, когда понял, перед ним не книжный том, сколько-то сшитых в переплёт сборников чернокнижников, с чернильными картинами пентаграмм, неоконченными рассказами убитых за сочинительством литературных рабов, планами городов-сатрапий, изображённых с высоты птичьего, картинками непонятного свойства, на которых «яйцевыя клеточки», «одноклетные организмы», «зёрнышки хлорофилла», «саккулина, взрослая и молодая», особенно завладели отведённые для расхваливания немыслимых предложений для отправляющихся на войну магов и их слуг. На разновеликие дощечки, каждая пестрела абсурдистским синтаксисом или внемировыми алломорфами. «Фотографич. аппараты. Для Г. г. любителей. Е. Краусъ и Ко», тут же уверенный механизм с гармошкой, ставленый на три ноги, «Генрихъ Клейеръ, велосипеды «Орёл» Франкфуртъ-на-Майне», конструкция на двух перечёркнутых палками колёсах, с возвышенным до непозволительных жопоторчком и прочими, «Мозольная жидкость «Голлендера» Средство для уничтожения мозолей и бородавокъ», постижимо, декокт от кондилом, можно выливать не сразу. Сам подобное, сёстрам под видом успокоительного, когда особенно озверевали и начинали печалиться даже от вида друг друга. «Капиллеринъ для мытья волосъ провизора Охоцимскаго», «А. Г. Рутенбергъ в Риге. Сигары, сигареты, папиросы, табакъ турецкий и американский», «Т-во СПБ. Механическаго производства обуви. Наши «легкие скороходы», «полуботинки для лета», изображён единственный полуботинок, не обул бы под страхом разчалмления, если и, непременно с мозольной Голлендера или в качестве кратковременной утехи для сестёр. Страница с товарами кончилась, за ней следующая, значилось именование несуразных листков. В самой вершине широкими, виденными отовсюду: «Нева». Ниже мельче. «Иллюстрированный журналъ литературы, политики и современной жизни». Ближе к низу толковалось про «подписку», завершало изображение, целиком и полностью пошло на ущемление. В совсем скудных, в каковых все здешние, «Турецкое кладбище въ Скутари, близъ Константинополя». По краям картины островерхие деревья, должно кипарисы, обильною всё небо, один клочок, по виду чашу, в левой верхней. Под деревьями, по правую, могилы. Изображённым в половину мавзолеем с решётчатыми и округлым, под человек, экстерьером самого хартофилакса. С почтенной в чалме и халате, в руках пиалу и вперёд все потенциалы литографии, вглядывался в, сейчас рассматривал из трёхмерного. Вдоль погоста в левой части широкая аллея, посреди гружёный тюками мул, в самом далеке бревенчатая сторожка и ещё какие-то, принадлежащие здешнему смотрителю в душу. На следующей странице продолжение В. П. Желиховской «На берегах Невы и Темзы».